Контакт первой степени тяжести - Страница 28

– В какую сторону?

– Да в любую.

– А полнолуние?

– О, в полнолуние некоторые пациентки… – Белов умолк, не зная, что еще соврать. – Лунатизм, знаете?

– А как же? Он тоже связан с влечением?

– Еще бы! Больная как бы спит. – Белов слегка приподнял руки в высоковольтных крагах, изображая лунатичку. – Она не осознает, что с нею происходит. Встает, идет. Глаза закрыты. Ее ведет только подсознание. Влечет куда попало. Порой даже на крышу…

– А если ее разбудить в самый ответственный момент? – Лена зажмурилась на секунду от страха. – Вот резко толкнуть или заорать прямо в ухо?

– Она тогда сразу…

– Сразу? – разочарованно перебила Лена. – Нет, доктор, так не годится. Лунатиков пугать – жестоко!

– Согласен. Но ведь бывает и так.

– Ох, доктор! – Лена вдруг взялась за щеку.

– Зуб? – испуганно спросил Белов, подавшись вперед.

– Нет. Полнолуние, – ответила Лена, протягивая руки ему навстречу.

Падая на кровать, Белов нечаянно опрокинул стоящий рядом с кроватью сервировочный столик, и сигнальный фонарь, стукнувшись об пол, включился и засиренил с подвыванием.

– Чтоб ты лопнул!

Протянув руку, Лена слегка приподняла фонарь и стукнула им об пол. Внутри фонаря что-то хрупнуло, он истошно квакнул, обиженно мигнул и, замолчав, погас навеки.

Минут через пятнадцать Лена потянулась, широко раскинув руки.

– Доктор. – она притронулась к Белову. – У меня рецидив, кажется, начался: я опять хочу. Так быстро, даже самой удивительно.

– Минутку можешь потерпеть?

– Могу. А что – случилось: с инструментом что-то?

– Мне надо немного выпить.

– Взвар из морских водорослей? – спросила она невинным голосом.

«А она отнюдь не глупа», – подумал Белов, добавляя тоник в бокалы с джином.

Минут через сорок, конечно, рецидив снова имел место.

Купировав очередной приступ в половине двенадцатого ночи, Белов решил, что если болезнь и не побеждена окончательно, то кризис, несомненно, уже позади.

Однако скоро он понял, что до полной поправки еще далеко, так как состояние больной скорее стабилизировалось, нежели улучшилось.

– Коля, Коля… проснись, – она растолкала его без пятнадцати два. – Ты будешь, конечно, смеяться, но…

– Послушай. – Белов сел на постели. – Ты не больная. Ты просто рецидивистка.

– Конечно, у меня тяжелый случай. Поэтому я и плачу вдвое – про двести долларов вы, доктор, не забыли?

Белов едва не задохнулся от обиды и негодования.

– Ты что? Совсем? Да как тебе не стыдно! С ума сошла. Двести долларов! Будить среди ночи! Тебя – вот точно теперь я понял, верно – нужно хорошему врачу показать!

– А ты-то кто, дружок? – спросила она с удивлением.

– Я? Маляр, – признался честно Николай Сергеевич.

– А, вот и хорошо. Иди ко мне, маляр… И никакая я не рецидивистка. А просто я тебя люблю!

Утром же, после завтрака, собираясь домой, Лена неудачно сняла свой пластиковый пакет, висевший на вешалке, рванула нескладно. Ручки остались на крючке, а сам пакет выскользнул из рук. По полу покатились две совершенно одинаковые шаровые…

– Мы разве их две штуки купили? – удивился Белов, не сразу врубившись.

– Конечно, нет! Одну, первую, купила я. В Кожухово еще. За две минуты до того, как подошел ты.

«Господи! – подумал тут Белов. – Вот это девочка! Сама собою шаровая… Ну, шаровая! Шаровая молния!»

Тут– то и выяснилось, что они, оказывается, познакомились еще полгода назад, на Крымском валу, на одном из чьих-то фуршетов или презентаций, что ли? Тогда, полгода назад, Белов, вечно замотанный делами и заботами, совершенно не обратил на нее внимания, пропустил ее «мимо ушей», что называется.

Того же самого никак нельзя было сказать о Лене. Она его заприметила сразу, запомнила и почему-то запала на него, «старика», в отцы ей годящегося.

Он даже ей снился, тогда еще, весной.

А еще ей безумно нравилось, как он рисует. Лучше, талантливее его картин был только он сам – милый, интеллигентный и такой одинокий художник Белов. Понятно, что, совершенно случайно столкнувшись с любимым художником в автомагазине, Лена восприняла это как перст судьбы и не могла ни за что упустить такой случай.

– Вторая шаровая им тоже пригодится! – успокоила Лена Белова. – Сегодня же отправлю им в Кировскую… Только сначала обед тебе надо, наверное, сварганить – спохватилась вдруг Лена, что-то вспомнив. Она сняла одетый было плащ. – Ты что предпочитаешь на обед?…Щи?

Оба покатились от безудержного хохота.

«Вот девка! – мелькнуло тогда в голове у Белова. – Все отдать – и мало!»

Как хорошо им было тогда! Да и потом все у них было не хуже.

И вдруг все рухнуло? Из-за чего? Зачем, за что?

Как же это так: все рушится – и безо всякой причины?

В его голове вновь закрутилась та самая ночь, переломившая гладкое течение жизни, и пятьдесят девятый скорый, бешено стучащий в сторону Москвы во мраке лесов и молоке туманных полей Ярославских окрестностей.

* * *

Поезд тронулся, и жалкие станционные постройки Секши поплыли назад. Коренастая фигура сошедшего с поезда сцепщика завернула за будку обходчика и скрылась, растаяла во мраке. Поезд убыстрял бег.

Белов поправил свою постель, молча лег.

– Пойдем покурим? – предложил Борис.

Он казался совершенно трезвым, но крепко взвинченным.

– Кури здесь. Окно не плотное, сифонит, выдует.

Тренихин закурил, и, глядя на него, Белов не выдержал, сел на постели, тоже закурил.

– Что скажешь? – Борьке явно не спалось, тянуло на дискуссию.

– А что здесь скажешь? Сказать нечего!

– Да ладно! – махнул с досадой Борька. – Меня вот лично, вот что меня потрясает. Нет, не сейчас – вообще, всегда, всю жизнь. Ты можешь взглядом передвигать предметы… Видеть людские судьбы… Лечить… Учить детей… Писать картины… Открывать новые законы… Цена тебе будет одна – бесплатная похмелка. И это в лучшем случае. И чин твой, место в иерархии, что ты ни делай – ты сцепщик! В оранжевом балахоне без рукавов! Со станции Буй! Что за страна такая?