Контакт первой степени тяжести - Страница 61

– Хлеб наш насущный даруй нам днесь… – подсказала ему робко бомжиха и беззвучно заплакала.

– Точно! – обрадовался подсказке старлей и, торопясь, закруглил: – И отпусти нам грехи наши, яко и мы всем подряд их грехи отпускаем… – Он на секунду смутился таким довольно нелепым для милиционера признанием, но тут же поправился: – На носу себе зарубите, что не всегда я вам грехи и прочие художества намерен отпускать. И более того: еще раз, плесень вонючая, в моем районе заночуете – так отпущу вам, до бровей – мало не покажется! Аминь! Кыш все вонять на улицу отсюда!

* * *

Перед пролетевшими перекресток на красный милицейскими «жигулями» открылся вид вперед на километр: проспект прямой, как стрела, идущий в гору, в небо – как на взлет. Там, впереди, уже вползли на самую верхотуру два троллейбуса…

– Жми!

Один троллейбус на горе свернул направо, второй, будто задумавшись, замер секунды на две. Затем свернул налево.

Лейтенант с каким-то глухим отчаянием, поднимавшимся из глубин его подсознания, ощутил внезапно необходимость принятия ответственного решения.

– Дай закурить! – Он повернулся к шоферу.

– Нет ни хера! Бомжу отдали.

– Ч-ч-черт! – Лейтенант в сердцах сунул ни в чем не виноватому водителю в ухо: – Давай в прокуратуру, идиот! Не видишь, что ли, – упустили его! Упустили!

* * *

Покинув отделение милиции и отойдя не больше ста шагов, Белов первым делом сорвал с себя пальто и кепку, направив их в ближайший мусорный бак.

Так. Первым делом – деньги. В карманах ни гроша.

Ах да! Деньги остались в милиции, в сейфе. Лежат себе там, в конверте вместе с протоколом о временном изъятии. Вчера выгребли, перед тем как в камеру запихнуть.

А холодно чертовски, несмотря на солнце. Рубашка, даже байковая, не очень подходящая одежда для двадцать второго сентября. Свернув в проулок, он побежал трусцой, чтобы согреться и чтоб выглядеть естественней в одной рубашке. О, слава богу, на ногах кроссовки! И, слава богу, что кроссовки «на липучках» – а то шнурки бы отобрали тоже.

Бежать следовало по направлению к дому.

К дому?! Туда-то и приедут за ним – первым делом.

Вопрос в том лишь – когда?

Пока суд да дело, можно и успеть.

Там уже сориентируюсь. К соседям стукнусь. Или кого знакомых – из дома – на улице подловлю.

Словом, направление – к дому. Но – дворами, дворами. Они, хватившись, могут подключить подвижные патрули. Колесят по району. Так что вдоль проезжих улиц лучше не бежать. Пересекать – да. Но после предварительного осмотра: справа, слева. Бежать легко, не вызывая подозрений у дворовых старух, собачников. Соблюдать ритм, дыхание. Не думать о беге. Думать о чем угодно. Так легче бежать. Не концентрируясь. Свободно. Легко. Расслабить рожу. Создать впечатление безмятежности. Бутафорить. Создать образ. Борька это умел – напустить на себя. Скосить под любого. О-о, он даже без слов, простейшими звуками создал себе, помнится, образ Ильи Муромца. Журчанье, плеск камня – и все – и он былинный герой.

* * *

Это было в семидесятых. Их, первокурсников, послали на картошку. Куда? Можайск? Нет, в Ужопинск какой-то…

Жили в доме колхозника, кормили их две поварихи: сочные бабы – под два метра ростом и килограммов по сто каждая. Борька сразу положил на них глаз. Это было смешно: Тренихин тогда после детдома и оформительского ПТУ был тощ, тщедушен и жалок – ну точно пионер из Освенцима. Может быть, именно это и сыграло решающую роль в его влечении – его невыразимая словами худоба и небывало рубенсовские формы поварих.

Поварихи, конечно, Бориса в упор не видели, смеялись в лицо. В ответ на его недвусмысленные поползновения только ржали как две слонихи: «апчхи» на тебя, малявка!

– А все равно я их трахну! – петушился в мужской компании Тренихин.

– Которую?

– Обеих!

Эта уверенность вызывала неизменный взрыв веселья – не приедающаяся дежурная шутка: слишком уж несоответствующей казалась поставленная Борькой цель имевшимся в его распоряжении дохлячьим средствам.

– Куда тебе поварих! – смеялись над Борькой все мужики и студенты. – Хезнет разок – ты на Луну улетишь.

И именно этой вульгарной шуткой общество подкинуло Борьке мысль, подарило ему то самое ленинское решающее звено, ухватившись за которое он разрешил коллизию в свою пользу.

В доме колхозника туалета внутри помещения не было – удобства располагались во дворе – двойной домик: «Ж» и «М».

Борис заприметил, что поварихи любят туда ходить вдвоем, не прерывая своей бесконечно длинной и увлекательнейшей беседы. Однажды, как только поварихи двинули в очередной раз на посиделки, Тренихин взял заготовленные им заранее ведро с водой и два кирпича. С этим реквизитом Борька быстро рванул в «М» – по соседству.

Женщины, разумеется, как только услышали, что рядом зашел кто-то, сейчас тары-бары долой, будто бы обе заснули или умерли.

Борька тихо положил кирпичи на пол, взял в обе руки ведро и начал лить воду в очко. Долго лил – с полминуты. Вылил полведра.

Поварихи за стеной, естественно – ша!

Тогда Борька взял первый кирпич, закряхтел, заквакал и, бесшумно размахнувшись, шмякнул кирпичом со всего маху в отверстие!

Буль!!!

За стеной в «Ж» обычная тишина превратилась в тишину гробовую.

Подождав и отдышавшись после броска, Борька шумно вздохнул, взялся опять за ведро и снова секунд сорок лил воду. Когда вода закончилась, он вдруг заухал филином, закричал ночной выпью и с силой жваркнул в очко второй кирпич.

После чего спокойно начал шуршать газетой.

Девочки, не вынеся этой «радиопостановки», выпорхнули из «Ж». Но далеко не отбежали, отошли к рукомойнику: руки помыть… Конечно, интересно – кто таков?